Снова в Керман
Выезд из Ба́ ма находился недалеко от университета, где учился мой друг, и чтобы провести меня, а больше для того, чтобы посмотреть, как я уеду автостопом, вышли все его знакомые. К моей радости, они не собирались мне мешать и наблюдали издалека. Отойдя на достаточное расстояние, я показал открытую ладонь первой проезжающей машине и на ней же уехал, помахав на прощание рукой. До меня донеслись радостные крики в ответ, путешествие таким странным образом иранские студенты воспринимали как настоящий подвиг и безмерно мной восхищались.
В нескольких километрах от Бама находился блокпост, подъезжая к которому водитель несколько раз переспросил меня, указывая на рюкзак: «Тарьяк? » (опиум). У меня не было ничего запрещенного, и в доказательство я показал открытый рюкзак. К этому времени мы уже въехали на блок-пост, где нас остановил полицейский с автоматом и собакой. Насколько я мог понять беседу, водитель сказал, что подсадил меня в машину в Баме, и теперь везёт бесплатно, потому я сказал, что у меня нет денег. Все это время я находился в машине и добродушно улыбался, лишь однажды поправив водителя фразой: «Ма́ н пу́ ле ка́ фи надора́ м та бара́ й савари́ бэда́ м» (у меня недостаточно денег заплатить за проезд). Полицейский взял мой паспорт и посмотрел визу, кажется, в первый раз за два месяца в Иране у меня проверили документы, а затем пожелал счастливого пути.
На той машине я доехал до поворота в Джиро́ фт, после этого перекрёстка любая проезжающая мимо машина теперь была мне по пути, и уже через минуту я ехал в Керма́ н. Водителю нужно было намного дальше – он с семьей переезжал в Йезд, где нашел работу в университете. Всю дорогу меня кормили печеньем и газировкой, а также настойчиво предлагали финики из Бама, на которые я, признаться, уже не мог смотреть, кроме того, меня пригласили в гости.
По дороге из Бама в Керман Вы будете проезжать развилку в сторону города Райен, где можно посмотреть другую глинобитную крепость «Арг э Райе́ н», которая почти не пострадала от землетрясения. Крепости Райен уже более тысячи лет, хорошо сохранились цитадель, стены и башни.
Через несколько часов я приехал в город к самому терминалу. Среди спешащих людей с сумками толкались агенты транспортных компаний, выкрикивая города, куда направлялись их автобусы. Человек рядом со мной протяжно распевал: «Машхааа́ д, Машхаааа́ д! Йя́ яязд, Йя́ яязд! ». У входа меня уже ждала Шахна́ з с подружками.
- Сала́ м Але́ йкум! – радостно приветствовал я.
- Салааа́ м! Кху́ би! – ответила Шахна́ з и сразу перешла на английский язык, - Знаешь, в Иране мы говорим «Сала́ м», а не «Сала́ м Але́ йкум», а то получается слишком по-арабски. И в ответ мы также говорим «Сала́ м», хотя я слышала, что нужно произносить «Ваалейку́ м Ассало́ м», но здесь так никто не разговаривает.
- А разве приветствие «Сала́ м» не из арабского языка?
- Да, «Сала́ м» и «хода́ фэз» также арабские, хотя мы их и используем. Но у нас есть персидское приветствие «Дору́ д» и прощание «Бэдру́ д».
- Что-то я ни разу не слышал, чтобы мне в Иране кто-нибудь говорил «Дору́ д! » и «Бэдру́ д», - заметил я.
- Это потому, что эти слова «слишком персидские», - засмеялась Шахназ.
Мы приехали в национальный ресторан и заказали кебаб с рисом, как и раньше, все были очень удивлены, что я отказался запивать еду газировкой (нушабэ́ ) и предпочел воду. Девушки с интересом рассматривали меня, и мне было очень приятно находиться в центре их внимания.
Музыка «бандари́ ». Слушаем песню в обработке Alireza Roozegar Ft Hesamodin - Nari Nari
http://sanyok-belarus. narod. ru/Iran_Music/Alireza_Roozegar_Ft_Hesamodin_-_Nari_Nari. mp3
Разговор на одном диване
Вечером мы поехали домой к Шахна́ з, где меня угостили местным национальным печеньем с начинкой из фиников – светлое печенье называется «коло́ мпе» и готовится из обычной муки, а тёмное печенье - «кома́ ч» готовится из муки, полученной из пророщенных пшеничных зёрен. В тесто также добавляют яйца, мед, шафран, а для начинки - финик, очищенный от косточки.
Как это часто бывает у иранцев, общение началось с расспросов о семье: как зовут родителей, сколько братьев и сестер, когда планируешь жениться. Я старался искренне отвечать на вопросы, и когда настала моя очередь спрашивать, то Шахназ призналась, что разведена.
- Почему так получилось, что ты развелась? Я ведь знаю, что это непростой шаг для девушки в Иране, не каждая на это отважится.
- Я совсем не хотела замуж, но на этом настаивали родители, так как младшая сестра уже к этому времени нашла себе мужа. Но они считали, что нужно выдать меня первой, поскольку я была старше, сказали, что хорошо знают родителей одного молодого человека, и что у них хорошая семья. Вот мы и поженились.
- Так быстро? Нужно ведь сначала понравиться друг другу! Да и вообще, вы встречались до свадьбы?
- Он приходил к нам два раза на чай, и нас оставляли на некоторое время вместе. Я не знала абсолютно ничего о мужчинах, ни как с ними разговаривать, ни о чем разговаривать. Мой будущий муж тогда мне понравился. Но через месяц после того, как поженились, мы поняли, что не хотим жить вместе – мы были совершенно разными людьми. Тогда мы заключили сделку – я не лезу в его личную жизнь, а он – в мою.
- А как этому отнеслись твои родители?
- Они сказали, что мы молодые и неопытные, а любовь придёт со временем. Через год я снова пришла к ним и сказала, что хочу развестись. Был большой скандал, и они почти перестали со мной общаться. Пришлось отложить развод, чтобы сначала постараться убедить их и наладить отношения. На второй год у меня родилась дочь. Родители очень этому обрадовались и окончательно перестали понимать, почему я хочу развестись. А через три года после замужества я самостоятельно подала документы на развод, таким образом, просто поставив их перед фактом. Заявление рассматривалось еще полгода, затем нас развели.
Шахна́ з рассказывала о своей личной жизни так легко, как будто развод в Иране был обычным делом, но мне уже говорили, насколько сложно приходится в Иране разведенной женщине. Накануне в Кермане я познакомился на улице с молодым парнем, который хорошо говорил по-английски, и мы разговорились по поводу девушек. И, конечно, он сказал, что его будущая жена обязательно должна быть девственницей. Тогда я спросил, взял бы он в жены девушку, которая была замужем и разведена. «Нет-нет! » - запротестовал он, - «Это абсолютно исключено! Пусть её возьмет в жены кто-нибудь другой. Может быть, у него так обстоятельства будут складываться, что другого выхода не будет, а я не возьму».
– Слушай, а если ты не возьмешь, и другой не возьмет, что же этой девушкой остается делать? Неужели она так и останется одна на всю жизнь? – задал я компрометирующий вопрос.
Парень некоторое время молчал, видно было, что он усиленно думает. В конце концов, он не смог ничего ответить и решил пошутить, сказав такую фразу: «Пусть она убьёт себя». Как говорят, в каждой шутке есть только доля шутки.
- Кстати, у меня в холодильнике осталось фалюде́ , - предложила моя собеседница.
- Я не люблю фалюде́ , - ответил я, вспомнив вкус десерта, который я пробовал в Ширазе.
В глубокую тарелку кладут белое спагетти из рисового теста, заливают его «гол аб» («водой из роз» или «розовой водой») и сладким лимонным сиропом.
- Ты пробовал «Фалюдэ́ йе Ширази́ », а это «Фалюдэ́ йе Кермани́ », его ты не пробовал.
- Я обязательно напишу в своей книге, что не люблю фалюде, - уверенно сказал я, - Не понимаю, почему этот десерт так популярен у иранцев?
Шахна́ з поставила передо мной чашку с круглыми шариками, плавающими в «розовой воде».
- «Фалюдэ́ йе Кермани́ » совсем другой по вкусу и выглядит по-другому - фалюде из Кермана сделано шариками, а то, что готовят в Ширазе выглядит как спагетти, попробуй. И когда будешь писать в своей книге про фалюде, обязательно напиши, какое именно фалюде тебе не нравится.
Я попробовал десерт и сказал: «Знаешь, из всех фалюде, что мне не нравятся, кажется, больше всего мне не нравится именно «Фалюдэ́ йе Кермани́ ».
Справка. Фалюдэ́ - традиционный иранский десерт, считается одним из первых холодных десертов, который готовили еще в 400 д. н. э. Тогда для его производства использовали лёд, который хранили в специальных глиняных куполах - холодильниках (якхча́ л).
- А вчера я поругалась со своим начальником, - продолжила Шахназ, - Он сказал, что не будет повышать мне зарплату, как мы договаривались. Почему, ты спросишь? Он сказал мне: «Ты замужняя женщина и для тебя зарплата не так важна, а у меня здесь работает много мужчин, жены которых не работают, поэтому мне нужно в первую очередь повышать зарплату им, а не тебе».
- Так ты не сказала ему, что ты разведена?
- Нет, но я сказала ему, что мой муж зарабатывает очень мало, и что фактически я сама являюсь единственной, кто кормит семью, однако он не стал слушать. Я не говорила никому, что разведена. Иранские мужчины становятся дикими, когда узнают, что женщина осталась одна. Говорят: «Тебя всё равно никто не возьмет замуж, и поэтому ты не должна быть против секса". И относятся соответствующе, а я этого не хочу, поэтому ношу кольцо и всем говорю, что у меня есть муж.
- Но ведь когда ты носишь кольцо, мужчины думают, что ты замужем и не посмеют даже лишний раз заговорить с тобой. Как же ты планируешь налаживать личную жизнь?
- Не знаю, я ищу хорошего мужчину, доброго и искреннего, но пока не нашла. Я нормально зарабатываю, и надеюсь, что это тоже мне поможет, сейчас у многих мужчин проблемы с деньгами, - сказала моя собеседница и рассмеялась.
- Твой бывший муж – религиозный человек?
- Да, я бы даже сказала слишком. Знаешь, с одной стороны это хорошо - ты знаешь, что он не будет пить, употреблять наркотики, не пойдет гулять. Но с другой стороны религиозность подразумевает множество ограничений. Например, каждый раз, чтобы выйти из дома, я должна была спрашивать у него разрешения. В Коране написано, что если девушка без разрешения ушла из дома, даже чтобы навестить свою мать, то это может являться поводом для развода.
- Правда ли, что когда иранская девушка выходит замуж в первый раз, муж должен выплатить ей деньги. Причем, выплатить именно ей, а не её родственникам или семье, и, говорят, эти деньги являются собственностью невесты, и она может использовать их по своему усмотрению. Я даже слышал, что деньги принято выплачивать золотыми монетами.
- Да, это старая традиция. При заключении брака мулла спрашивает у мужа, сколько золотых монет он даёт за свою жену. Считается, что муж обязан выплатить эти деньги по первому требованию супруги. В моем случае муж обещал заплатить мне 1200 золотых монет. Хотя чаще всего у нас называют число, соответствующее году рождения жены, например, 1360. Иногда невеста может попросить дом или машину, или что-нибудь ещё. Когда моя сестра выходила замуж, её муж сказал, что выплатит 2 226 золотых монет, хотя она не получила ни одной, также как и я.
- Но ты ведь можешь потребовать с него эту сумму? – не удержался я.
- В принципе могу, но у него нет таких денег. Теоретически я могу только посадить его в тюрьму, чего я не хочу. Когда называют большое количество монет, то все прекрасно понимают, что это просто традиция и ничего более. К тому же, сейчас законы меняют в такую сторону, что прежде чем получить хотя бы часть этих денег, мне нужно подать в суд, где меня заставят сначала заплатить какой-то процент этих денег, которых я не получала, и уж только потом будут разбирать мое заявление. Я уверена, что в 90% случаев мужчины не выплачивают ничего из этой суммы или выплачивают лишь небольшую её часть.
Примечание. Золотые монеты, которые я видел на ювелирных рынках Тегерана, весили 1/20 унции, то есть около 7.74 гр. Таким образом, 1200 монет в весе эквивалентно 9.288 кг чистого золота, в то время как 1 кг золота стоит около $5.000.
- А могут ли браки распадаться из-за измены или из-за того, что муж хочет жениться на еще одной женщине? – поинтересовался я.
- Муж может взять себе еще одну жену только с разрешения старшей жены или если такая возможность заранее оговаривалась при женитьбе. Но вот моя подружка Эльха́ м хочет развестись, потому что ей показалось, что мужу нравятся другие женщины, она устроила ему истерику и не хочет с ним больше жить.
- Почему же так строго, у вас вроде разрешено многоженство?
- И что, думаешь, девушкам это нравится? Конечно, нет! Каждая женщина хочет, чтобы её мужчина был только с ней. Чтобы не прелюбодействовать, это же «хара́ м» (запрещено) по Корану, иранские мужчины придумали то, что теперь называют «зан э сигхэ́ » (кратковременная жена). Приходишь в определенный отель, тебе показывают фотографии молодых девушек, ты выбираешь, какая больше нравится, идешь к специальному мулле, он читает молитву, и вы - муж и жена. А на следующий день после прочтения молитвы тот же мулла вас разводит. И никакой измены в этом вроде как нет, так мужчины нашли способ, чтобы не грешить.
- Для меня до сих пор необычно, что ты - парень, а я девушка, и мы сидим вместе на одном диване и разговариваем на такие темы! - сказала Шахназ и улыбнулась.
- Поэтому я очень хотел познакомиться с иранской девушкой и поговорить с ней, узнать, что она чувствует и думает.
- Тогда я желаю, чтобы ты и в будущем встретил такую девушку, и твои свидания были успешными.
Слово «успешный» она произнесла по англ. как «сэксе́ с фул».
- Спасибо, я тоже желаю, чтобы они были успешными, - подтвердил я, при этом намеренно изменив произношение слова «успешный» на созвучное «сэ́ кс фул», имеющее совершенно иное значение, и этим развеселил иранскую девушку.
Ночевка в пустыне Калютс или рассказ о том, как я попал в «Иранский Красный Крест»
Недалеко от Кермана находится самое жаркое место на земле – пустыня Лут (Дешт э Лут), с максимальной зафиксированной температурой 70.7°C. В этой пустыне есть место, которое называют Калу́ т (на английский манер Калю́ тс), оно обладает уникальным ландшафтом - среди песков стоят высокие каменные остовы. Такси часто сюда привозят туристов, чтобы показать им закат. Путеводитель LP описывает Калютс как «отель миллион звёзд» (то есть под открытым небом), давая рекомендации покупки туров с последующей заброской и ночевкой в этом замечательном месте. Вдохновленный идеей переночевать в таком отеле, я стал складывать вещи в дорогу, с той лишь разницей, что собирался добраться туда по возможности автостопом и самостоятельно разбить лагерь в количестве один человек.
Шахна́ з, узнав о моих планах переночевать в Калютс, как и следовало ожидать, стала отговаривать от такого странного времяпровождения.
- Я могу дать тебе свой спальный мешок. Но неужели ты на самом деле решил там ночевать? Это же пустыня, и это может быть небезопасно.
- Если мой знакомый ночевал в пустыне, если об этом пишет «Лоунли Плэнит», значит, это безопасно, - ответил я, упаковывая её спальник в рюкзак, - утром мы с друзьями едем в Махан, и оттуда будет мне как раз по пути.
Когда мы закончили осмотр Махана, то должны были вернуться в Керман на машине. И вот тут мне пришлось долго убеждать друзей, что доехать до Калютс автостопом вполне реально. За время беседы я и сам успел в это поверить, несмотря на то, что толком не знал, где находилось это место. Как позже выяснилось, маршрут в Калютс можно легко проложить на картах Гугл. Из Кермана или Махана по запасной дороге А02 (той, что справа) нужно выехать в Сирч (Sirch), а оттуда в Шахда́ д (Shahdad).
Мое путешествие началось с мотоцикло-стопа. Проезжая по трассе, мы поравнялись с едущим рядом мотоциклистом и узнали, что он ехал в нужном направлении. Мотоциклисты – спасение для путешественников, они всегда подвозят бесплатно и не берут за это денег. Так я благополучно доехал до развилки в Сирч. Вид пустыни слева и справа заставили меня на несколько секунд усомниться в том, что по этой дороге часто ездят машины. Но не успел я дойти до перекрестка, как увидел огромный пикап, который только что свернул с моста. Пришлось бежать ему навстречу и размахивать руками, чтобы остановить. Безусловно, бегущий иностранец, намного лучше привлекает водителей, поэтому пикап сразу затормозил, и я быстро в него запрыгнул.
Хорошей новостью было то, что водитель ехал в Шахда́ д, а оттуда до пустыни оставалось всего 20 км. А еще лучшая новость заключалась в том, что Калютс, куда возят туристов посмотреть на гигантские каменные остовы, находится рядом с основной дорогой.
Поддерживая разговор, я расспрашивал водителя о родных местах и выяснил, что в Шахдад растут самые вкусные апельсины в Иране, жаль, что тогда был сентябрь, а плоды поспевают в конце октября. На мои вопросы о других фруктах водитель показал в сторону Сирч и объяснил: «анур, анжир, зияд» (гранаты, инжир, много). Там я и решил выйти, во-первых, чтобы пополнить рюкзак съедобными запасами, во-вторых, потому что ехать в пустыню нужно было ближе к вечеру, когда перестанет обжигать солнце.
На повороте в Сирч водитель попросил проезжающего мотоциклиста с длинным черенком в руке подвезти меня в деревню. Пересев на мотоцикл, я взял черенок, видимо, его собирались использовать вместо флагштока, а другой рукой крепко ухватился за водителя. Видела бы меня моя мама - гордо выставив черенок вперёд как на рыцарском турнире, я преодолевал крутые спуски и подъемы. Скомбинировав простейшие слова, я сложил простое предложение и обратился к водителю: «Багх э анжир, анур коджа ст? (где находится инжировый сад, гранатовый сад)? Мотоциклист ответил, что сады находятся недалеко от мечети, где меня и высадил.
До сих пор помню это удивительное место. Вдоль дороги за заборами росли деревья, гранат на которых было видимо-невидимо, как у нас яблок. Деревья были высокими раскидистыми, и плоды свисали над улицей так, что оставалось только протянуть руку, чтобы их попробовать.
Мне вспомнилось, как в детстве мы кушали яблоки с дерева, которое хотя формально и росло у соседа в огороде, но плодоносило на нейтральной территории, отчего яблоки оказывались съеденными очень быстро.
Один из садов был открыт, там я нашел хозяина, который угостил меня гранатами и разрешил набить ими свой рюкзак. Сколько гранат можно съесть за один раз? Пятнадцать? Двадцать? А если еще заесть виноградом? Я хорошо помню виноградную лозу, которая прочно сплелась с гранатовым деревом, фотография винограда и гранат – самая любимая в моей коллекции. Поедание фруктов продолжалось, пока не закончилась вода в моем рюкзаке (гранаты и виноград я тщательно мыл). Это напомнило мне о том, что на всякий случай нужно купить как можно больше воды перед ночевкой в пустыне.
- Анжи́ р дари́ ? (есть ли у Вас инжир) – спросил я у владельца сада.
Иранец пошёл спросить у соседей - отца с сыном, которые уже давно стояли на улице и наблюдали за нами. Я показал фотоаппарат и сказал: «Анжи́ р, акс» (фото). Действительно, я хотел сфотографировать, как растет инжир, потому что никогда раньше не видел его на деревьях.
Отец кивнул, и мы прошли во внутренний дворик, который оказался огромным инжировым садом.
Меня подвели к одному из деревьев и предложили попробовать инжир. Я нашел на ветке самый большой плод, сорвал и скушал. Он показался мне не очень сладким, но зато сочным. Отец же выбрал для меня самый маленький плод, почти высохший, величиной чуть больше малины, по вкусу он был сладкий и сухой. По мнению моих собеседников, такой инжир намного вкуснее сырого, и поэтому ценится гораздо больше. Для меня набрали полный пакет плодов и пригласили на чай, расстелив при этом на полу во дворе скатерть, и положив на неё инжир, гранаты и виноград. К сожалению, я почти не разговаривал, потому что не понимал, что они говорили из-за сильного акцента, и мы сделали несколько фотографий на память. От такого количества впечатлений я совсем забыл, что собирался в Калютс, спохватившись только, когда солнце стало близиться к закату.
Быстро попрощавшись с гостеприимными хозяевами, я ещё успел заскочить по дороге в магазин, чтобы купить четыре бутылки по полтора литра воды, и уже через десять минут стоял на трассе в ожидании попутных машин в Шахдад. В одной руке - пакет с двумя килограммами инжира, которым меня угостили на память, в другой - спальный мешок, который не помещался в рюкзак из-за шести литров воды и нескольких килограмм гранатов. Но машин не было. Заходило солнце, и я с грустью понимал, что увидеть его заход в пустыне так и не удастся. Более того, голову посещали странные мысли о том, что ночевать негде. Действительно, странно, учитывая то, что ещё недавно меня совсем не беспокоила мысль ночевать одному на барханах в пустыне, а теперь я переживал, что для меня не найдется ночлег в деревне.
Что же, что ни делается, всё к лучшему. Поэтому я просто пошел в магазин купить сладостей для поднятия настроения. Из случайного разговора с посетителями магазина я выяснил, что они как раз ехали в нужном направлении, провинцию Систа́ н и Белуджиста́ н, и их маршрут как раз проходил мимо Калютс.
К этому времени солнце окончательно зашло, и я, взвесив все аргументы «за» и «против» ночевки в пустыне: у меня было шесть литров воды, несколько килограмм инжира и гранатов, немного винограда и спальник, но не было фонарика и спичек, все-таки решился на ночёвку.
- Калу́ т (Калю́ тс), - сказал водитель и показал на силуэты гор недалеко от дороги в пустыне.
- Ме́ рси, инджа́ пьяде́ миша́ м (спасибо, я здесь выйду), - ответил я.
- На-на (нет-нет), - запротестовал водитель, - тари́ к, кхейли кхатарна́ к э (темно, очень опасно).
- Кхатарна́ к нист (не опасно), - возразил я, - аб, анджи́ р, ано́ р дара́ м (у меня есть вода, инжир, гранаты).
Однако водитель продолжал повторять «кхатарна́ к э» (опасно), а потом сказал: «помп э бензи́ н, а́ мн э» (бензаправка, безопасно). То есть в целях безопасности он собирался высадить меня у заправки. К этому времени окончательно стемнело, и я смирился с тем, что ночевать буду там, куда привезут, а с первыми лучами солнца вернусь в Калютс, чтобы насладиться не закатом, так восходом в пустыне.
Водитель высадил меня у хорошо освещенной стоянки, на которой уже стояло несколько грузовых машин. Бензаправки здесь не было, вместо неё рядом с дорогой стояли огромные бочки с водой, а у входа в здание красовалась табличка «Иранский Красный Крест».
Дверь мне открыл молодой парень, на фарси я попросил у него разрешения переночевать, чтобы завтра утром отправиться в Калютс. Пока он ушёл посоветоваться с начальником, другим парнем постарше, меня сразу обступили несколько человек, пригласили в комнату, угостили сладостями и чаем, а я в свою очередь поделился инжиром и гранатами. Мне разрешили остаться, и теперь мы вместе сидели на полу, кушали только что приготовленный рис с нутом и лепешкой, разговаривали, обсуждая преимущественно девушек. Для более увлекательного времяпровождения я научил их играть в «Дурака», эта карточная игра оказалась им совершенно незнакома, но понравилась.
Мои новые знакомые с трудом поверили мне, что я собирался ночевать в пустыне, а когда я начал рассказывать, что утром собираюсь идти туда до восхода солнца, чтобы встретить рассвет, они совсем расстроились.
- Кхатарна́ к э. Александр, анима́ лс ит ю. (Опасно, англ. животные тебя съедят), - пояснил мне молодой иранец, изобразив каких-то лающе-кусающих животных и ядовито-жалящих гадов.
На его провокации, побуждающие меня забыть о том, чтобы встретить рассвет в пустыне, я не поддался и заявил:
- Кхатарна́ к нист. Ай ит ол энималс. (Не опасно, англ. я сам съем всех животных), - чем вызвал бурю смеха, вперемешку с огромным восхищением.
Тогда парень, исполнявший обязанности начальника, признался, что они не могут отвезти меня на припаркованной в гараже машине, так как её можно использовать только в служебных целях, но он попросит ночующих на стоянке дальнобойщиков отвезти меня в Калютс рано утром.
Меня оставили ночевать в комнате первой помощи, в шкафчиках на полках стояли пустые и полупустые баночки с лекарствами, в целом у меня сложилось впечатление, что в этом штабе был только спирт, йод, бинт и канистры с питьевой водой. Вопрос, зачем необходимо было единовременно держать персонал в пять человек, остался для меня невыясненным. Для отдыха мне предоставили свободную кровать, так что её хозяину пришлось спать на полу, несмотря на все мои попытки расстелить спальный мешок.
Проснувшись в пять утра, я выглянул в окно и увидел, что дальнобойщики ещё спали, а на улице стояла непроглядная тьма. Перспектива идти одному по неосвещенной дороге пять километров до Калютс меня не обрадовала, поэтому я со спокойно совестью снова уснул. Но уже через полчаса за мной пришёл водитель, и меня разбудили. Наспех одевшись и перекусив рисом с лепешкой, я побежал к стоянке с грузовиками. Подойдя ближе, я очень удивился, так как увидел, что водители накрыли стол, то есть расстелили на асфальте рядом со своими машинами скатерть, и ждут меня, чтобы угостить меня завтраком: хлебом, сыром и крепким чаем с сахаром.
Мы ехали в сторону Кермана, и наш путь снова пролегал через Калютс. По пути я фотографировал из окна каменные горы и холмы в пустыне, которые с каждым километром становились выше и выше.
Наконец, мы приехали к главной достопримечательности - ряду огромных каменных остовов посреди пустыни. Здесь я попросил водителя подождать, а сам бегом побежал к месту фотографировать. Солнце встало совсем недавно, но обжигающий воздух уже навис над пустыней. Обнаружив несколько следов машин – это такси, которые привозят сюда туристов за $70 за созерцание заката, я подошел к основной достопримечательности – самому высокому каменному остову. В половине шестого утра было невыносимо жарко, и, сделав несколько снимков, я быстро вернулся в ожидавший меня грузовик с кондиционером.
По дороге в Керман мы также проехали один из самых длинных тоннелей, прорубленных в горах, а затем водитель обратил моё внимание на белую точку высоко вверху.
- Хавапейма́ (самолёт), - сказал он, изобразив рукой пикирующий самолёт, - ИранЭйр кхуб нист (ИранЭйр – плохо).
Не доезжая до города, я вышел у кирпичного восьмиугольного здания, Музея надгробных камней (Гонба́ д э Джабалийе́ ), и был одним из первых его посетителей.
Свидание в Кермане
Романтика. Слушаем песню Shahyad – Delbar (Моя милая/возлюбленная). С фарси «дел бар» дословно переводится как «укравшая сердце».
http://sanyok-belarus. narod. ru/Iran_Music/Shahyad_-_Delbar. mp3
После приезда из Калютс, я остался дома у Шокуфе́ . С мужем Мохсе́ ном они приготовили для меня вкусный ужин с рисом с шафраном и курицей, а на десерт подали любимый десерт «Шо́ ле за́ рд». Так называют рисовую кашу, вымоченную в шафране с сахаром и сваренную в воде из роз. Когда рис сварится и приобретет желтый цвет, его выкладывают в формы и украшают фисташками и корицей, а затем охлаждают в холодильнике.
После ужина Шокуфе предложила погулять по Керману и, взяв свою подружку Марзие́ , мы вместе отправились в город. Неделю назад Марзие сделала себе операцию по выравниванию носа. Такие операции очень популярны в Иране, и Вы часто будете видеть девушек с бинтами на носу. Самое важное - это как можно дольше не снимать повязку, поскольку она подтверждает факт операции и, соответственно, статус её обладательницы, которой хватило денег на дорогостоящую операцию. Девушка с гордостью показала мне свои фотографии до операции. На фотографии хирург приложил линейку к её носу, и, разумеется, его неровности и дефекты были настолько очевидными, что без операции по выравниванию дальнейшая жизнь не имела смысла. Такая операция обошлась ей около $2500.
Весь вечер я общался с Марзие на фарси, и, кажется, очень ей понравился. Так что она пригласила нас ночевать к себе домой, выделив Шокуфе с Мохсеном соседнюю комнату, а мне - свою собственную. Перед сном она ещё раз зашла в комнату, и, не включая свет, подошла ко мне и села рядом на кровать.
- Сала́ м, кху́ би? (Привет, у тебя всё хорошо? ), - спросил я.
- Кху́ бам, Алекс, ази́ зам (Хорошо, Алекс, мой дорогой), - ответила она, и я почувствовал, как она взяла меня за руку.
Мы находились в абсолютной темноте, так что невозможно было что-то увидеть, я слышал только аромат её духов и дыхание. Она сидела рядом со мной и нежно проводила пальчиками по моей руке, ласково о чём-то спрашивала, а я отвечал. Её прикосновения вдруг заставили моё сердце отчаянно биться и вырываться из груди, и напомнили мне то, что я уже давно забыл за время своего путешествия: я – мужчина, а она – женщина. И мы отнюдь не бесполые существа, как это настойчиво нам внушали традиции и религия. Не зря же незамужним женщинам в Иране запрещено держать парня за руку и оставаться с ним наедине.
- Шаб бекхе́ йр (спокойной ночи), - сказал я и обнял её на прощание.
- Ази́ зам (дорогой), - она вздохнула и уже собиралась уходить, как в ту же секунду, будто что-то решив для себя, резко наклонилась и поцеловала меня в губы, а затем быстрым шагом вышла из комнаты.
На следующее утро нас разбудили, чтобы позвать на завтрак. На скатерти лежали лепешки, финики, много зелени и целая гора зелёных, но очень сладких апельсинов. Марзие тут же достала кальян, и её мама стала помогать заправлять угли. В этой семье, как и многих других, к кальяну относились как к маленькой слабости детей, даже замечая, что его готовят не только с самого раннего утра, но на обед, ужин и промежутки между ними.
Весь день мы провели вместе, гуляя по паркам, рассматривая достопримечательности, обедая дома и в кафе, заказывая к месту и не к месту кальян. Вечером мы поднялись на гору рядом с Керманом, оттуда был красивый вид на город. Марзие взяла меня за руку, крепко прижалась ко мне и поцеловала.
- Здесь Иран, здесь нельзя этого делать, - возразил я.
Она осмотрелась вокруг, кроме нас на площадке никого не было.
- Здесь нет Ирана, здесь только мы одни, - прошептала она и прижалась ко мне.
Такие моменты способны растопить самое холодное сердце и заглушить голос разума, затравленного предписаниями, порядками, законом и религией.
- Бэму́ нд, Алекс (оставайся), - попросила Марзие, - «гхальюн, гхаза, рэстура́ н, бэмунд! » (кальян, еда, ресторан, оставайся).
Но мне нужно было уезжать, чтобы продолжить путешествие. Мы выехали из города на трассу. Марзие вышла из машины. Здесь мы должны были проститься, скорей всего навсегда. Есть вполне определенные правила, как прощаться, предписанные этикетом и законами страны. Но каждому из нас хотелось сделать всё не так, как нужно было, а так как мы это чувствовали. Я нежно обнял Марзие и поцеловал. Это был особенный момент, когда, кажется, все прохожие остановились, и мир замер для нас, только для нас двоих.
- Аз диданэ шома кхошхаль шодам (я рад, что увидел с тобой), - прошептал я.
- Азиза́ м (дорогой), - ответила она и вздохнула, мне показалось, что в её глазах появились слёзы.
Пусть мой читатель простит мне излишнюю сентиментальность. А Вы когда-нибудь прощались навсегда, зная, что никогда больше не увидите друг друга? Значит, Вы меня поняли.
Когда я приехал в Йезд, то получил от Марзие смс. В ней было написано: «Эшгха́ м, дела́ м васа́ т танг шодэ́ », то есть «любовь моя, я по тебе скучаю». Последнюю фразу «джат кхе́ йли кхалие́ », я не смог перевести, поэтому мне пришлось обратиться к своему другу Хаме́ ду.
- Это особое выражение, - ответил он, - если девушка тебе его написала, значит, ты ей очень понравился. Дословно «джат кхе́ йли кхалие́ » означает «это место пусто» или «здесь пусто без тебя» (возможно, аналог нашей фразы: «я не нахожу себе места без тебя»). Видимо, для этой девушки ты - очень особенный.
Попросив Хамеда помочь с переводом, я написал:
- Шайя́ д бара́ йе дида́ нэ шома́ бар гарда́ м! (возможно, я вернусь, чтобы увидеть тебя)
- Ме́ рси, ази́ зам. Хатма́ н биа́ . (Спасибо, дорогой. Непременно вернёшься), - ответила она.
И, действительно, я вернулся через неделю, но это уже совсем другая история.
Почему иранские девушки боятся знакомиться с иранскими мужчинами
Я выехал из Кермана очень поздно, и к тому времени, когда стемнело, преодолел меньше трети расстояния. Последняя машина привезла меня в центр города Рафсанджа́ н, и я пошел на автобусную остановку, чтобы добраться до терминала. Стоявший рядом автобус набирал студентов, чтобы отвезти их в «Университет Валиа́ ср» за городом. Меня приняли за учащегося и предоставили свободное место, но студенты сразу стали расспрашивать, куда я еду и зачем, а когда окончательно убедились, что я иностранец, то пригласили переночевать в их общежитии недалеко от университета. Мне очень хотелось познакомиться со студенческой жизнью, и я с радостью принял их предложение.
На проходной в университете меня, разумеется, не пропустили. Кто-то побежал за деканом, чтобы попросить разрешения пустить меня переночевать. Через полчаса гонец вернулся, к моему большому разочарованию, мне было отказано. Но к этому времени было поздно куда-либо идти, рядом находилось только шоссе и университет. Тогда студенты вступились за меня, и мне охранник разрешил мне остаться в помещении у проходной. Комната была предназначена под офис, но пока там не было мебели, только ковры на полу. Мои знакомые ушли в мечеть делать вечерний намаз и вернулись только через час, захватив с собой лепешки, сыр и чай, а также матрац и подушку для меня.
- Есть ли у тебя фотографии твоей семьи и дома? – спросил у меня один из студентов.
Они у меня были на мобильном телефоне, и, пролистывая их, я случайно показал им фотографию иранской девушки, с которой встречался в Кермане. Парни сразу проявили к девушке нездоровый интерес, и, передавая мой телефон из рук в руки, внимательно рассматривали её фотографию и о чём-то переговаривались. Меня спросили, как зовут девушку, но я случайно перепутал имена и назвал имя Шокуфе, которая принимала меня в гостях со своим мужем Мохсеном.
Мне бы сразу стоило обратить внимание на то, что как только я показал фотографию девушки и сказал, что мы несколько раз встречались, как на меня словно град обрушились просьбы и мольбы поделиться её телефоном, но так как я не собирался этого делать, то просто отказывался, стараясь отшутиться.
Взамен телефона Шокуфе парни предлагали познакомить меня с иранской девушкой, с которой можно заняться сексом бесплатно. В подтверждение этого даже показывали её полуобнаженные фотографии. Но у девушки было одно условие – она готова оказать свои услуги только тем, кто пришлёт ей фотографию своего «достоинства», причем в эрегированном состоянии. И если ей понравится, то она с радостью сама приедет в гости. Мне настойчиво предлагали сфотографироваться и послать фото, при этом фотография лица и фигуры была совершенно не нужна! Обмана здесь не было, только задевало то, что эту девушку потенциально даже не интересовала моя внешность, для меня такое предложение казалось чем-то извращенным и непристойным.
Если честно, мне показалось, что у молодых иранских парней крыша едет, едва они узнают, что их знакомый познакомился с девушкой и получил её телефон. Позже мой иранский друг пожалуется и скажет: «девушки от нас шарахаются, как от монстров», и оказывается, основания «шарахаться» у девушки есть весьма весомые. Если она оставит телефон случайному парню, то потом сотни его друзей и друзей его друзей будут звонить ей, предлагать встретиться и приставать с другими непристойными предложениями.
На следующий день, выйдя из университета, я сразу оказался на трассе и быстро доехал до Йезда. А днём мне позвонил Мохсе́ н, муж Шокуфе, он был крайне разозлен и спрашивал, зачем я дал телефон его жены парню из университета.
- Он теперь звонит ей и предлагает встретиться. Скажи ему, чтобы перестал звонить! – требовал Мохсе́ н.
Мне пришлось оправдываться перед ним и Шокуфе, что я никому не оставлял телефон, а потом еще много раз извиняться. Проанализировав ситуацию, я пришёл к выводу, что когда мои новые знакомые баловались с телефоном, то обнаружили в истории звонков или среди смс имя «Шокуфе», которое было написано на латинице. Поскольку именно её я назвал по ошибке, то они переписали себе телефон, естественно, не спросив у меня разрешения. Вывод был простой: лучше смотреть за вещами и не давать никому телефон. и не давать никому телефон.
Автор: Козловский Александр.
Книга: "Незабываемый Иран". 159 дней автостопом.
Источник: http://sanyok-belarus. narod. ru/
Atpakaļ pie Kermana
Izeja no Bamas nebija tā lu no universitā tes, kurā mā cī jā s mans draugs, un visi viņ a paziņ as iznā ca mani apraudzī t un vē l jo vairā k, lai redzē tu, kā es braukš u ar stopiem. Man par prieku viņ i negrasī jā s man traucē t un skatī jā s no tā lienes. Pavirzī jies pietiekamu attā lumu, es parā dī ju atvē rtu plaukstu pirmajai garā mbraucoš ajai maš ī nai un, pamā jot ardievas, devos uz tā s. Atbildot dzirdē ju priecī gus saucienus, Irā nas studenti ceļ ojumu tik dī vaini uztvē ra kā ī stu varoņ darbu un mani ā rkā rtī gi apbrī noja.
Daž us kilometrus no Bamas atradā s kontrolpunkts, kuram tuvojoties š oferis man vairā kas reizes jautā ja, norā dot uz mugursomu: “Taryak? "(opijs). Man nebija nekā aizliegta, un kā pierā dī jumu parā dī ju atvē rtu mugursomu. Pa š o laiku jau bijā m iekļ uvuš i kontrolpunktā , kur mū s apturē ja policists ar automā tu un suni.
Cik nopratu sarunu, tad š oferis teica, ka viņ š mani iesē dinā ja maš ī nā Bam, un tagad brauc par velti, tā pē c teicu, ka man nav naudas. Visu š o laiku atrados maš ī nā un labsirdī gi smaidī ju, tikai vienu reizi labojot vadī tā ju ar frā zi: “Man pule ka fi nodoram m ta bari y savari bedam” (man nepietiek naudas, lai samaksā tu braukš anas maksu). Policists paņ ē ma manu pasi un apskatī ja vī zu, š ķ iet, pirmo reizi divu mē neš u laikā Irā nā pā rbaudī ja dokumentus un tad novē lē ja droš u ceļ u.
Tajā maš ī nā es braucu uz pagriezienu Giroftā , pē c š ī krustojuma jebkura automaš ī na, kas brauca garā m, tagad bija manā ceļ ā , un pē c minū tes es braucu uz Kermanu. Š oferim vajadzē ja daudz tā lā k – viņ š ar ģ imeni pā rcē lā s uz Jazdu, kur atrada darbu universitā tē.
Visu ceļ u tiku barota ar cepumiem un sodu, kā arī neatlaidī gi piedā vā ja datumus no Bam, uz kuriem, godī gi sakot, vairs nevarē ju noskatī ties, turklā t tiku aicinā ta ciemos.
Pa ceļ am no Bamas uz Kermanu pabrauciet garā m sazarojumam Raienas pilsē tas virzienā , kur bū s redzams vē l viens adobe cietoksnis “Arg e Rayen”, kas zemestrī cē tikpat kā nav cietis. Raienas cietoksnis ir vairā k nekā tū kstoš gadus vecs, citadele, sienas un torņ i ir labi saglabā juš ies.
Pē c daž ā m stundā m es ierados pilsē tā uz paš u terminā li. Transporta kompā niju aģ enti traucā s starp steidzī gajiem cilvē kiem ar somā m, kliedzot pilsē tas, uz kurā m brauc viņ u autobusi. Vī rietis man blakus dziedā ja: “Mashhaaad, Mashhaaaad! Yayazd, Yayazd! ". Pie ieejas mani jau gaidī ja Shakhnaz un viņ as draudzenes.
- Salam aleykom! Es priecī gi sasveicinā jos.
- Salaaa m! Khu bi!
- Shakhnaz atbildē ja un uzreiz pā rgā ja uz angļ u valodu, - Zini, Irā nā mē s sakā m “Salam”, nevis “Salam Aleykum”, citā di tas izrā dā s pā rā k arā biski. Un atbildē arī sakā m “Salam”, lai gan dzirdē ju, ka vajag teikt “Vaaleyku m Assalom”, bet te neviens tā nerunā.
– Vai sveiciens "Salam" nav no arā bu valodas?
- Jā , “Salam” un “hoda fez” arī ir arā bu, lai gan mē s tos lietojam. Bet mums ir persieš u sveiciens "Dorud" un atvadas "Bedrud".
- Kaut ko es nekad neesmu dzirdē jis nevienu Irā nā man sakā m: "Dorud! "un" Bedru d", - es pamanī ju.
"Tas ir tā pē c, ka š ie vā rdi ir pā rā k persiski, " Š ahnazs smē jā s.
Mē s ieradā mies nacionā lā restorā nā un pasū tī jā m kebabu ar rī siem, tā pat kā iepriekš , visi bija ļ oti pā rsteigti, ka es atteicos dzert sodu (nushabe) ar savu ē dienu un ū deni. Meitenes ar interesi skatī jā s uz mani, un es ļ oti priecā jos, ka atrados viņ u uzmanī bas centrā.
Bandari mū zika. Klausieties Alireza Roozegar Ft Hesamodin - Nari Nari aranž ē to dziesmu
http://sanyok-Baltkrievija. cilvē kiem. lv/Iran_Music/Alireza_Roozegar_Ft_Hesamodin_-_Nari_Nari. mp3
Saruna uz dī vā na
Vakarā devā mies mā jā s uz Shakhnaz, kur mani cienā ja ar vietē jiem nacionā lajiem cepumiem, kas pildī ti ar datelē m - gaiš os cepumus sauc par “kolo mpe” un gatavo no parastiem miltiem, bet tumš os cepumus – “komach” gatavo no miltiem, kas iegū ti no diedzē tiem. kvieš u graudi. Mī klai pievieno arī olas, medu, safrā nu, bet pildī jumam - dateles, bez kauliņ iem.
Kā jau nereti ar irā ņ iem, komunikā cija sā kā s ar jautā jumiem par ģ imeni: kā sauc vecā kus, cik brā ļ u un mā su, kad plā no precē ties. Es centos sirsnī gi atbildē t uz jautā jumiem, un, kad pienā ca mana kā rta jautā t, Š ahnaza atzina, ka ir š ķ ī rusies.
– Kā pē c tā notika, ka izš ķ ī rā ties? Zinu, ka meitenei Irā nā tas nav viegls solis, ne visi uzdroš inā s to darī t.
- Es nemaz negribē ju precē ties, bet mani vecā ki uz to uzstā ja, jo mana jaunā kā mā sa jau tajā laikā bija atradusi vī ru. Bet viņ i domā ja, ka vispirms vajadzē tu mani nodot, jo es biju vecā ks, viņ i teica, ka labi pazī st viena jaunieš a vecā kus un viņ iem ir laba ģ imene. Tā tad mē s apprecē jā mies.
- Tik ā tri? Vispirms ir jā patī k vienam otram! Turklā t vai jū s satikā ties pirms laulī bā m?
- Viņ š divas reizes atnā ca pie mums uz tē ju, un mē s kā du laiku palikā m kopā . Es nezinā ju pilnī gi neko par vī rieš iem, ne to, kā ar viņ iem runā t, ne par ko runā t. Man toreiz patika mans topoš ais vī rs. Tač u mē nesi pē c apprecē š anā s sapratā m, ka negribam dzī vot kopā – bijā m pavisam daž ā di cilvē ki. Tad mē s noslē dzā m darī jumu - es neiekā pju viņ a personī gajā dzī vē , bet viņ š - manē jā.
– Un kā uz to reaģ ē ja tavi vecā ki?
- Viņ i teica, ka mē s esam jauni un nepieredzē juš i, un mī lestī ba nā ks ar laiku.
Pē c gada es atkal atnā cu pie viņ iem un teicu, ka vē los š ķ irties. Izcē lā s liels skandā ls, un viņ i gandrī z pā rtrauca ar mani sazinā ties. Man bija jā atliek š ķ irš anā s, lai vispirms mē ģ inā tu viņ us pā rliecinā t un veidot attiecī bas. Otrajā kursā piedzima meita. Mani vecā ki par to bija ļ oti priecī gi un beidzot pā rstā ja saprast, kā pē c es vē los š ķ irties. Un trī s gadus pē c laulī bā m es patstā vī gi iesniedzu š ķ irš anā s pieteikumu, tā dē jā di vienkā rš i nostā dot viņ us priekš ā faktam. Pieteikums tika izskatī ts vē l pusgadu, tad mē s izš ķ ī rā mies.
Š ahnaza par savu personī go dzī vi runā ja tik vieglprā tī gi, it kā Irā nā š ķ irš anā s bū tu ierasta lieta, bet man jau stā stī ja, cik grū ti ir š ķ irtai sievietei Irā nā . Iepriekš ē jā dienā Kermanā uz ielas satiku jaunu puisi, kurš runā ja labi angliski, un mē s sā kā m runā t par meitenē m. Un, protams, viņ š teica, ka viņ a topoš ajai sievai jā bū t jaunavai.
Tad es viņ am jautā ju, vai viņ š apprecē s meiteni, kura ir precē jusies un š ķ ī rusies. "Nē nē ! "- viņ š protestē ja, - "Tas ir absolū ti izslē gts! Ļ aujiet kā dam citam viņ u apprecē t. Varbū t viņ a apstā kļ i veidosies tā , ka citas izejas nebū s, bet es to nepieņ emš u.
“Klausies, un, ja tu to neņ em un otrs neņ em, ko š ai meitenei darī t? Vai viņ a visu atlikuš o mū ž u bū s viena? Es uzdevu kompromitē još u jautā jumu.
Puisis kā du laiku klusē ja, bija skaidrs, ka viņ š smagi domā . Galu galā viņ š neko nevarē ja atbildē t un nolē ma pajokot, sakot š ā du frā zi: "Ļ aujiet viņ ai nogalinā t sevi. " Kā saka, katrā jokā ir tikai daļ a no jokiem.
"Starp citu, man ledusskapī joprojā m ir falude, " ieteica sarunu biedrs.
"Man nepatī k falude, " es atbildē ju, atceroties deserta garš u, ko ē du Š irazā.
No rī su mī klas gatavotos baltos spageti liek dziļ ā š ķ ī vī , pā rlej “goal ab” (“ū dens no rozē m” jeb “rož u ū dens”) un saldo citronu sī rupu.
- Jū s izmē ģ inā jā t "Falude ye Shirazi", un š is ir "Falude ye Kermani", jū s to nemē ģ inā jā t.
- Es noteikti ierakstī š u savā grā matā , ka man negarš o faluda, - es pā rliecinā ti teicu, - Nesaprotu, kā pē c š is deserts ir tik populā rs starp irā ņ iem?
Š ahnazs nolika man priekš ā krū zi ar apaļ ā m bumbiņ ā m, kas peld "rož u ū denī ".
- Falude ye Kermani ir pavisam cita garš a un izskatā s savā dā k - falude no Kerman tiek gatavots ar bumbiņ ā m, un tas, kas tiek gatavots Š irazā , izskatā s pē c spageti, izmē ģ iniet to. Un, kad jū s savā grā matā rakstā t par falude, noteikti uzrakstiet, kā da veida falude jums nepatī k.
Es izmē ģ inā ju desertu un teicu: "Ziniet, no visiem faludiem, kas man nepatī k, š ķ iet, ka man visvairā k nepatī k Falude ye Kermani. "
Falyudeh - tradicionā ls irā ņ u deserts, tiek uzskatī ts par vienu no pirmajiem aukstajiem desertiem, kas tika gatavots jau 400. gadā pirms mū su ē ras. e. Tad tā raž oš anai tika izmantots ledus, kas tika glabā ts ī paš os mā la kupolos - ledusskapjos (yakhchal).
- Un vakar man bija kautiņ š ar savu priekš nieku, - turpinā ja Š ahnazs, - Viņ š teica, ka necels man algu, kā vienojā mies. Kā pē c tu jautā ? Viņ š man teica: "Tu esi precē ta sieviete, un jū su alga jums nav tik svarī ga, bet man š eit strā dā daudz vī rieš u, kuru sievas nestrā dā , tā pē c man vispirms jā paaugstina alga, nevis jums. "
— Tā tad tu viņ am neteici, ka esi š ķ ī ries?
– Nē , bet es viņ am teicu, ka mans vī rs pelna ļ oti maz, un ka patiesī bā es pati esmu vienī gā , kas baro ģ imeni, bet viņ š neklausī ja. Es nevienam neteicu, ka esmu š ķ ī rusies. Irā nas vī rieš i kļ ū st traki, kad uzzina, ka sieviete ir atstā ta viena.
Viņ i saka: "Neviens jū s tik un tā neprecē s, un tā pē c jums nevajadzē tu bū t pret seksu. " Un viņ i attiecī gi izturas pret jums, bet es to nevē los, tā pē c nē sā ju gredzenu un visiem saku, ka man ir vī rs.
– Bet galu galā , kad nē sā jat gredzenu, vī rieš i domā , ka esat precē jies, un pat neuzdroš inā sies ar jums vē lreiz runā t. Kā jū s plā nojat uzlabot savu personī go dzī vi?
- Es nezinu, es meklē ju labu vī rieti, laipnu un sirsnī gu, bet es to vē l neesmu atradis. Es pelnu normā li, un ceru, ka arī tas man palī dzē s, tagad daudziem vī rieš iem ir problē mas ar naudu, – stā stī ja sarunu biedrs un iesmē jā s.
– Vai jū su bijuš ais vī rs ir reliģ iozs cilvē ks?
– Jā , es pat teiktu par daudz. Zini, no vienas puses, tas ir labi – zini, ka viņ š nedzers, nelietos narkotikas, nedosies pastaigā ties. Bet, no otras puses, reliģ iozitā te ietver daudzus ierobež ojumus. Piemē ram, katru reizi, lai izietu no mā jas, man bija jā lū dz viņ am atļ auja.
Korā ns saka, ka, ja meitene bez atļ aujas iziet no mā jā m, pat lai apciemotu mā ti, tas var bū t iemesls š ķ irš anai.
– Vai tā ir taisnī ba, ka tad, kad irā ņ u meitene apprecas pirmo reizi, vī ram viņ ai jā maksā nauda. Turklā t samaksā t to viņ ai, nevis radiem vai ģ imenei, un, viņ i saka, š ī nauda ir lī gavas ī paš ums, un viņ a to var izmantot pē c saviem ieskatiem. Es pat dzirdē ju, ka ir pieņ emts maksā t naudu zelta monē tā s.
Jā , tā ir sena tradī cija. Slē dzot laulī bu, mulla jautā vī ram, cik zelta monē tu viņ š dod par sievu. Tiek uzskatī ts, ka vī ram ir pienā kums š o naudu samaksā t pē c sievas pirmā pieprasī juma. Manā gadī jumā mans vī rs solī ja man samaksā t 1200 zelta monē tas. Lai gan visbiež ā k dodam sievas dzimš anas gadam atbilstoš u skaitli, piemē ram, 1360. Reizē m lī gava var palū gt mā ju vai maš ī nu, vai ko citu.
Kad mana mā sa apprecē jā s, viņ as vī rs teica, ka maksā s 2226 zelta monē tas, lai gan viņ a nesaņ ē ma nevienu, un es arī nedabū ju.
– Bet jū s varat prasī t no viņ a š o summu? Es nevarē ju pretoties.
– Principā es varu, bet viņ am tā das naudas nav. Teorē tiski es varu viņ u ielikt tikai cietumā , ko es nevē los. Kad tiek nosaukts liels skaits monē tu, visi lieliski saprot, ka tā ir tikai tradī cija un nekas vairā k. Turklā t tagad likumi mainā s tā , ka pirms es saņ emu kaut daļ u no š ī s naudas, man vajag tiesā ties, kur vispirms piespiedī s samaksā t noteiktu procentu no š ī s naudas, ko es nesaņ ē mu, un tikai tad viņ i sakā rtos manu paziņ ojumu. Esmu pā rliecinā ts, ka 90% gadī jumu vī rieš i nemaksā neko no š ī s summas vai maksā tikai nelielu daļ u.
Piezī me. Zelta monē tas, ko redzē ju Teherā nas juvelierizstrā dā jumu tirgos, svē ra 1/20 unces, kas ir aptuveni 7.74 grami. Tā tad 1200 monē tu svars ir lī dzvē rtī gs 9.
288 kg tī ra zelta, savukā rt 1 kg zelta maksā aptuveni 5000 USD.
– Un vai laulī bas var izirt neuzticī bas dē ļ vai tā pē c, ka vī rs vē las precē ties ar citu sievieti? ES jautā ju.
- Vī rs var paņ emt sev citu sievu tikai ar vecā kā s sievas atļ auju vai ja š ā da iespē ja bija iepriekš saskaņ ota laulī bas brī dī . Bet mana draudzene Elkha m vē las š ķ irties, jo viņ ai likā s, ka viņ as vī ram patī k citas sievietes, viņ a uzmeta viņ am dusmu lē kmi un nevē las vairs ar viņ u dzī vot.
– Kā pē c tas ir tik stingri, š ķ iet, pieļ aujat daudzsievī bu?
- Un kas, tavuprā t, meitenē m patī k? Protams, nē ! Katra sieviete vē las, lai viņ as vī rietis bū tu tikai ar viņ u. Lai nepā rkā ptu laulī bu, saskaņ ā ar Korā nu tas ir “haram” (aizliegts), irā ņ u vī rieš i nā ca klajā ar to, ko tagad sauc par “zan e nopū tu” (ī stermiņ a sieva).
Jū s ierodaties noteiktā viesnī cā , tur jums rā da jaunu meiteņ u bildes, jū s izvē laties, kura jums patī k vislabā k, jū s dodaties uz ī paš u mulu, viņ š nolasa lū gš anu, un jū s esat vī rs un sieva. Un nā kamajā dienā pē c lū gš anas izlasī š anas tā pati mulla š ķ iras no jums. Un š ķ iet, ka tajā nav nekā das nodevī bas, tā pē c vī rieš i ir atraduš i veidu, kā negrē kot.
- Man joprojā m ir neparasti, ka tu esi puisis, bet es esmu meitene, un mē s sē ž am kopā uz viena dī vā na un runā jam par tā dā m tē mā m! Š ahnazs teica un pasmaidī ja.
– Tā pē c ļ oti vē lē jos satikt irā ņ u meiteni un ar viņ u parunā t, uzzinā t, ko viņ a jū t un domā.
– Tad es novē lu jums nā kotnē satikt š ā du meiteni, un jū su randiņ i bū s veiksmī gi.
Viņ a angliski izrunā ja vā rdu "veiksmī gs". kā "sekss ar pilnu".
- Paldies, es arī novē lu, lai viņ iem izdodas, - apstiprinā ju, apzinā ti mainot vā rda "veiksmī gs" izrunu pret lī dzskaņ u "seks full", kam ir pavisam cita nozī me, un tas irā ņ u meiteni uzjautrinā ja.
Nakš ņ oš ana Kaļ uca tuksnesī jeb stā sts par to, kā es nokļ uvu "Irā nas Sarkanajā krustā "
Netā lu no Kermanas atrodas karstā kā vieta uz zemes - Lutas tuksnesis (Dasht e Lut), kura maksimā lā reģ istrē tā temperatū ra ir 70.7°C. Š ajā tuksnesī atrodas vieta ar nosaukumu Kalut (angļ u valodā Kaluts), tai ir unikā la ainava - starp smiltī m stā v augsti akmens skeleti. Taksometri š eit biež i ved tū ristus, lai parā dī tu saulrietu. LP ceļ vedis Kaļ uts raksturo kā “miljonu zvaigž ņ u viesnī cu” (tas ir, brī vdabas), sniedz ieteikumus ekskursiju iegā dei, kam seko iekā pš ana un nakš ņ oš ana š ajā brī niš ķ ī gajā vietā.
Iedvesmojoties no idejas nakš ņ ot š ā dā viesnī cā , sā ku sakravā t mantas ceļ am, ar vienī go atš ķ irī bu, ka, ja iespē jams, gatavojos tur nokļ ū t ar autostopiem un patstā vī gi izveidot nometni. vienas personas daudzums.
Š ahnazs, uzzinā jis par maniem plā niem nakš ņ ot Kaļ ucā , kā jau bija paredzē ts, sā ka mani atrunā t no tik dī vainas laika pavadī š anas.
- Es varu tev iedot savu guļ ammaisu. Bet vai tieš ā m nolē mā t tur nakš ņ ot? Tas ir tuksnesis, un tas var nebū t droš s.
"Ja mana draudzene pavadī ja nakti tuksnesī , ja par to raksta Lonely Planet, tad tas ir droš i, " es atbildē ju, ieliekot viņ as guļ ammaisu mugursomā , "no rī ta mē s ar draugiem dosimies uz Mahanu un no turienes. tas bū s tikai manā ceļ ā.
Kad beidzā m apmeklē t Mahanu, mums ar maš ī nu bija jā atgriež as Kermanā . Un š eit man nā cā s ilgi pā rliecinā t savus draugus, ka braukt ar stopiem uz Kaļ utu ir diezgan reā li.
Sarunas laikā man paš am izdevā s tam noticē t, neskatoties uz to, ka ī sti nezinā ju, kur š ī vieta atrodas. Kā vē lā k izrā dī jā s, marš rutu lī dz Kalutam var viegli izkā rtot Google kartē s. No Kerman vai Mahan dodieties pa A02 alternatī vo ceļ u (pa labi) uz Sirch un no turienes uz Shahdad.
Mans ceļ ojums sā kā s ar motocikla pieturu. Braucot pa š oseju, panā cā m tuvumā braucoš o motociklistu un noskaidrojā m, ka viņ š brauc pareizajā virzienā . Motociklisti ir ceļ otā ju glā biņ š , viņ i vienmē r dod bezmaksas braucienus un par to neiekasē maksu. Tā pē c es droš i sasniedzu sazarojumu Sirhā . Skats uz tuksnesi pa kreisi un pa labi man uz daž ā m sekundē m lika š aubī ties, ka pa š o ceļ u biež i brauc maš ī nas. Bet pirms es sasniedzu krustojumu, es redzē ju milzī gu pikapu, kas tikko bija nogriezies no tilta. Man bija jā skrien viņ am pretī un jā vicina rokas, lai viņ u apturē tu.
Protams, skrienoš s ā rzemnieks daudz labā k pievilina braucē jus, tā pē c pikaps uzreiz nobremzē ja un es ā tri ielecu tajā.
Labā ziņ a bija tā , ka vadī tā js brauca uz Shahda d, un no turienes lī dz tuksnesim bija tikai 20 km. Un vē l labā ka ziņ a bija tā , ka blakus galvenajam ceļ am atrodas Kalyuts, kur tū ristus ved, lai apskatī tu milzu akmens skeletus.
Turpinot sarunu, apvaicā jos š oferim par savā m dzimtajā m vietā m un uzzinā ju, ka Š ahdā aug visgardā kie apelsī ni Irā nā , ž ē l, ka tad bija septembris, un augļ i nogatavojas oktobra beigā s. Uz maniem jautā jumiem par citiem augļ iem š oferis norā dī ja Sirč a virzienā un paskaidroja: “anur, anjir, ziyad” (granā tā boli, vī ģ es, daudz). Tur es nolē mu iziet, pirmkā rt, lai papildinā tu savu mugursomu ar ē damiem krā jumiem, otrkā rt, tā pē c, ka bija jā dodas uz tuksnesi vē lā pē cpusdienā , kad saule beigs degt.
Pie pagrieziena uz Sirch š oferis palū dza garā mbraucoš am motociklistam ar garu rokturi rokā , lai dod mani uz ciemu. Motociklā mainī jis sē dekļ us, paņ ē mu rokturi, acī mredzot, viņ i to grasī jā s izmantot karoga masta vietā , un ar otru roku es stingri satvē ru vadī tā ju. Mamma mani bū tu redzē jusi - lepni liekot rokturi uz priekš u kā sacensī bu turnī rā , pā rvarē ju stā vus nobraucienus un kā pumus. Saliekot vienkā rš ā kos vā rdus, saliku vienkā rš u teikumu un vē rsos pret š oferi: “Bagh e anjir, anur koja st? (kur ir vī ģ u dā rzs, granā tā bolu dā rzs)? Motociklists atbildē ja, ka dā rzi nav tā lu no moš ejas, kur viņ š mani izsē dinā ja.
Es joprojā m atceros š o brī niš ķ ī go vietu. Gar ceļ u aiz ž ogiem auga koki, uz kuriem granā tā bols bija redzams-neredzams, kā mums ā boli. Koki bija augsti, izpletuš ies, un augļ i karā jā s virs ielas, tā ka vajadzē ja tikai izstiepties, lai tos nogarš otu.
Atcerē jos, kā bē rnī bā ē dā m ā bolus no koka, kas, lai arī formā li auga kaimiņ a dā rzā , tomē r nesa augļ us neitrā lā teritorijā , tā pē c ā boli tika apē sti ļ oti ā tri.
Viens no dā rziem bija vaļ ā , kur atradu saimnieku, kurš mani pacienā ja ar granā tā m un ļ ā va ar tā m piepildī t mugursomu. Cik granā tā bolu jū s varat ē st vienlaikus? Piecpadsmit? Divdesmit? Un ja jū s joprojā m ē dat vī nogas? Labi atceros vī nogulā ju, kas cieš i savijies ar granā tā bolu koku, vī nogu un granā tā bolu fotogrā fija ir vismī ļ ā kā manā kolekcijā . Augļ u ē š ana turpinā jā s, lī dz mugursomā beidzā s ū dens (granā tā bolus un vī nogas kā rtī gi nomazgā ju). Tas man atgā dinā ja, ka katram gadī jumam pirms nakts pavadī š anas tuksnesī ir jā iegā dā jas pē c iespē jas vairā k ū dens.
- Anzhi r dari? (vai tev ir vī ģ es) - jautā ju dā rza saimniekam.
Irā nis aizgā ja pajautā t saviem kaimiņ iem – tē vam un dē lam, kuri jau labu laiku stā vē ja uz ielas un mū s vē roja. Es parā dī ju kameru un teicu: “Anzhir, Aks” (foto). Patieš ā m, es gribē ju nofotografē t, kā aug vī ģ es, jo nekad agrā k nebiju tā s redzē jusi uz kokiem.
Tē vs pamā ja ar galvu, un mē s iegā jā m pagalmā , kas izrā dī jā s milzī gs vī ģ u dā rzs.
Mani aizveda uz vienu no kokiem un piedā vā ja nogarš ot vī ģ es. Uz zara atradu lielā ko augli, noplū ku un apē du. Man viņ š š ķ ita ne pā rā k salds, bet sulī gs. Tē vs man izvē lē jā s mazā ko augli, gandrī z izkaltuš u, nedaudz lielā ku par aveņ u, garš oja saldi un sausi. Pē c manu sarunu biedru domā m, š ā das vī ģ es ir daudz garš ī gā kas nekā neapstrā dā tas, un tā pē c tā s ir daudz vairā k novē rtē tas. Viņ i man savā ca pilnu augļ u paku un aicinā ja uz tē ju, kamē r pagalmā uz grī das uzklā ja galdautu un liek uz tā vī ģ es, granā tā bolus un vī nogas.
Diemž ē l daudz nerunā ju, jo nesapratu, ko viņ i saka smagā akcenta dē ļ , un piemiņ ai uzņ ē mā m daž as fotogrā fijas. No tik daudzajiem iespaidiem es pavisam aizmirsu, ka braucu uz Kaļ utu, atcerē jos sevi tikai tad, kad saule sā ka tuvoties saulrietam.
Ā tri atvadī jies no viesmī lī gajiem saimniekiem, tomē r paspē ju pa ceļ am uz veikalu iegriezties, lai nopirktu č etras pudeles ar pusotru litru ū dens, un pē c desmit minū tē m jau stā vē ju uz š osejas un gaidī ju garā m braucoš ā s maš ī nas uz Š ahdadu. . Vienā rokā - paciņ a ar diviem kilogramiem vī ģ u, ar ko izturē jos kā piemiņ ai, otrā - guļ ammaiss, kas neietilpa mugursomā , jo seš i litri ū dens un vairā ki kilogrami granā tā bolu. Bet maš ī nu nebija. Saule rietē ja, un es skumji sapratu, ka tuksnesī es to nevarē š u redzē t. Turklā t galvu apciemoja dī vainas domas, ka nav kur nakš ņ ot.
- Na-na (nē -nē ), - š oferis protestē ja, - tari k, khaili khatarna k e (tumš i, ļ oti bī stami).
- Khatarna k nist (nav bī stams), - es iebildu, - ab, anji r, anor daram (man ir ū dens, vī ģ es, granā tā boli).
Tomē r vadī tā js turpinā ja atkā rtot “khatarna k e” (bī stams) un pē c tam teica: “pomp e gasoline, a mn e” (degvielas uzpildes stacija, seifs). Tas ir, droš ī bas apsvē rumu dē ļ viņ š grasī jā s mani izlaist degvielas uzpildes stacijā . Pa š o laiku bija jau pavisam tumš s, un es samierinā jos ar to, ka nakš ņ oš u tur, kur mani atveda, un ar pirmajiem saules stariem atgriezī š os Kaļ utā , lai baudī tu nevis saulrietu, bet gan saullē ktu. tuksnesis.
Š oferis mani izsē dinā ja labi apgaismotā stā vvietā , kur jau bija novietotas vairā kas kravas automaš ī nas. Š eit nebija degvielas uzpildes stacijas, tā vietā blakus ceļ am atradā s milzī gas mucas ar ū deni, un pie ē kas ieejas plī voja zī me “Irā nas Sarkanais Krusts”.
Durvis man atvē ra jauns puisis, farsi valodā prasī ju atļ auju nakš ņ ot, lai rī t no rī ta braucu pie Kaluč a. Kamē r viņ š aizgā ja, lai konsultē tos ar priekš nieku, citu vecā ku puisi, vairā ki cilvē ki mani uzreiz aplenca, aicinā ja istabā , pacienā ja ar saldumiem un tē ju, savukā rt es dalī ju vī ģ es un granā tā bolus. Man atļ ā va palikt, un tagad mē s kopā sē dē jā m uz grī das, ē dā m tikko vā rī tus rī sus ar aunazirņ iem un tortilju, runā jā mies, pā rrunā jā m pā rsvarā meitenes. Aizraujoš ā kai laika pavadī š anai iemā cī ju spē lē t "The Fool", š ī kā rš u spē le viņ iem izrā dī jā s pavisam sveš a, bet patika.
Mani jaunie paziņ as diez vai ticē ja, ka nakš ņ oš u tuksnesī , un, kad sā ku stā stī t, ka no rī ta ieš u uz turieni pirms saullē kta sagaidī t rī tausmu, viņ i bija pavisam satraukti.
- Khatarna uz e. Aleksandrs, anim ls it u. (Bī stami, eng.
dzī vnieki tevi apē dī s), - man paskaidroja kā ds jauns irā nis, attē lodams kaut kā dus rej-kodoš us dzī vniekus un indī gi dzelojoš us rā puļ us.
Viņ a provokā cijā m, mudinot mani aizmirst par rī tausmas sagaidī š anu tuksnesī , es nepadevos un paziņ oju:
- Hatarna uz Nistu. Ai it ol dzī vnieki. (Tas nav bī stami, angliski I'll eat all the animals yourself) - kas izraisī ja smieklu vē tru, kas sajaukta ar lielu apbrī nu.
Tad puisis, kurš pildī ja priekš nieka pienā kumus, atzina, ka viņ i nevar mani vest ar garā ž ā novietotu automaš ī nu, jo to var izmantot tikai dienesta vajadzī bā m, bet viņ š lū gs stā vvietā guļ oš os kravas automaš ī nu vadī tā jus mani agri aizvest uz Kaļ utu. rī ts.
Mani atstā ja nakš ņ ot pirmā s palī dzī bas kabinetā , plauktos skapjos stā vē ja tukš as un pustukš as zā ļ u burkas, vispā r radā s iespaids, ka š ajā š tā bā bija tikai spirts, jods, apsē ji un bundž as dzeramais ū dens.
Man palika neskaidrs jautā jums, kā pē c bija nepiecieš ams vienlaikus uzturē t piecu cilvē ku personā lu. Man tika nodroš inā ta rezerves gulta atpū tai, tā pē c ī paš niekam nā cā s gulē t uz grī das, neskatoties uz maniem pū liņ iem izklā t guļ ammaisu.
Pamostoties piecos no rī ta, paskatī jos ā rā pa logu un redzē ju, ka kravas braucē ji joprojā m guļ , un uz ielas valda necaurredzama tumsa. Izredzes iet vienam pa neapgaismotu ceļ u piecus kilometrus lī dz Kaļ utam mani neiepriecinā ja, tā pē c ar mierī gu sirdsapziņ u atkal aizmigu. Bet pē c pusstundas pē c manis ieradā s š oferis un pamodinā ja. Es ā tri saģ ē rbos, apē du rī sus un plā tsmaizi un skrē ju uz kravas auto pieturu. Pieejot tuvā k, biju ļ oti pā rsteigts, jo redzē ju, ka š oferi bija uzklā juš i galdu, proti, uz bruģ a uzklā juš i galdautu pie savā m maš ī nā m, un gaidī ja, kad pacienā š u ar brokastī m: maizi, sieru. un stipra tē ja ar cukuru.
Mē s braucā m uz Kermanu, un mū su ceļ š atkal veda cauri Kalyuts. Pa ceļ am no loga fotografē ju akmens kalnus un paugurus tuksnesī , kas ar katru kilometru kļ uva arvien augstā ki.
Beidzot nonā cā m pie galvenā s atrakcijas – milzī gu akmens skeletu virknes tuksneš a vidū . Te es palū dzu š oferim pagaidī t, un skrē ju uz vietu bildē t. Saule uzlē kusi pavisam nesen, bet degoš ais gaiss jau karā jas virs tuksneš a. Atradusi vairā kas automaš ī nu pē das - tie ir taksometri, kas par 70 USD atved tū ristus uz š ejieni par saulrieta pā rdomā m, es devos uz galveno atrakciju - augstā ko akmens skeletu. Pusseptiņ os no rī ta bija necieš ami karsts, un pē c pā ris bildē m es ā tri atgriezos pie manis gaidī tā s kravas automaš ī nas ar kondicionieri.
Pa ceļ am uz Kermanu pabraucā m garā m arī vienam no garā kajiem kalnos izcirstajiem tuneļ iem, un tad š oferis pievē rsa manu uzmanī bu uz baltu punktu augstu augš ā.
- Khavapeyma (lidmaš ī na), - viņ š teica, attē lojot nirš anas lidmaš ī nu ar roku, - IranAir Khubnist (IranAir - slikti).
Pirms sasniedzu pilsē tu, es izkā pu pie ķ ieģ eļ u astoņ stū ra ē kas, Kapakmeņ u muzeja (Gonba d e Jabaliye), un biju viens no pirmajiem apmeklē tā jiem.
Datums Kermanā
Romantika. Klausieties dziesmu Shahyad - Delbar (Mana mī ļ otā / mī ļ otā ). No persieš u valodas "del bar" burtiski tulko kā "sirds nozagš ana".
http://sanyok-Baltkrievija. cilvē kiem. lv/Iran_Music/Shahyad_-_Delbar. mp3
Pē c ieraš anā s no Kalyuts es paliku Š okufes mā jā . Ar vī ru Mohsenu viņ i man pagatavoja gardas vakariņ as ar safrā na rī siem un vistu, bet desertā pasniedza manu iecienī tā ko desertu Cho le Zard. Tā sauc rī su putru, kas mē rcē ta safrā nā ar cukuru un vā rī ta rož ū denī.
Visu vakaru es runā ju ar Mā rziju persieš u valodā , un š ķ iet, ka viņ ai tas ļ oti patika. Tā pē c viņ a uzaicinā ja mū s nakš ņ ot viņ as mā jā , iedodot Š okufem un Mohsenam blakus istabu, bet mani - savu. Pirms gulē tieš anas viņ a vē lreiz iegā ja istabā un, neieslē dzot gaismu, pienā ca pie manis un apsē dā s man blakus uz gultas.
- Sala m, khu bi? (Sveiki, vai tev viss kā rtī bā? ) Es jautā ju.
"Khu bam, Aleks, azizam (Labi, Aleks, mans dā rgais), " viņ a atbildē ja, un es jutu, ka viņ a satver manu roku.
Mē s atradā mies absolū tā tumsā , tā pē c nebija iespē jams neko redzē t, es dzirdē ju tikai viņ as smarž u smarž u un elpoš anu. Viņ a apsē dā s man blakus un maigi izbrauca ar pirkstiem gar manu roku, mī ļ i kaut ko jautā ja, un es atbildē ju. Viņ as pieskā riens pē kš ņ i lika manai sirdij mež onī gi pukstē t un izlauzties ā rā no krū tī m, un atgā dinā ja kaut ko, ko ceļ ojuma laikā biju jau sen aizmirsusi: es esmu vī rietis, bet viņ a ir sieviete.
Un mē s nekā dā gadī jumā neesam aseksuā las bū tnes, kā tradī cija un reliģ ija mums uzstā jī gi ieaudzinā ja. Ne velti neprecē tā m sievietē m Irā nā ir aizliegts turē t puisi aiz rokas un bū t ar viņ u vienatnē.
- Shab bekhe ir (ar labunakti), - es teicu un uz atvadā m apskā vu viņ u.
- Azizam (dā rgā ), - viņ a nopū tā s un grasī jā s doties prom, jo tajā paš ā sekundē , it kā pati kaut ko izlemdama, viņ a asi pieliecā s un noskū pstī ja mani uz lū pā m, un tad ā tri izgā ja no istabas.
Nā kamajā rī tā mū s pamodinā ja, lai mū s pasauktu brokastī s. Uz galdauta gulē ja kū kas, dateles, daudz zaļ umu un vesels kalns zaļ u, bet ļ oti saldu apelsī nu. Mā rzija nekavē joties izņ ē ma ū denspī pi, un viņ as mā te sā ka palī dzē t uzpildī t ogles. Š ajā ģ imenē , tā pat kā daudzā s citā s, ū denspī pe tika traktē ta kā neliela bē rnu vā jī ba, pat pamanot, ka tā tiek gatavota ne tikai no paš a agra rī ta, bet gan pusdienā m, vakariņ ā m un starplaikiem starp tā m.
Visu dienu pavadī jā m kopā , pastaigā jā mies pa parkiem, apskatī jā m, vakariņ ojā m mā jā s un kafejnī cā s, pasū tā m ū denspī pi vietā un nevietā . Vakarā uzkā pā m kalnā pie Kermanas, no turienes pavē rā s skaists skats uz pilsē tu. Mā rzija satvē ra manu roku, cieš i apskā va un noskū pstī ja.
"Irā na ir š eit, jū s to nevarat darī t š eit, " es iebildu.
Viņ a paskatī jā s apkā rt, bet uz vietas nebija neviena, izņ emot mū s.
"Š eit nav Irā nas, š eit esam tikai mē s, " viņ a č ukstē ja un pieķ ē rā s man.
Š ā di brī ž i var izkausē t aukstā ko sirdi un apslā pē t saprā ta balsi, ko medī noteikumi, rī kojumi, likumi un reliģ ija.
- Bemund, Aleks (palieciet), - jautā ja Mā rzija, - "galun, ghaza, rasturan, bemund! (ū denspī pe, ē diens, restorā ns, uzturē š anā s).
Bet man bija jā dodas prom, lai turpinā tu savu ceļ u. Izbraucā m no pilsē tas uz š oseju. Mā rzija izkā pa no maš ī nas. Š eit mums bija jā atvadā s, visticamā k, uz visiem laikiem.
Ir skaidri noteikti noteikumi, kā atvadī ties, ko nosaka valsts etiķ ete un likumi. Bet katrs no mums gribē ja visu darī t nevis tā , kā vajag, bet kā jutā m. Es maigi apskā vu Mā rziju un noskū pstī ju viņ u. Tas bija ī paš s brī dis, kad, š ķ iet, visi garā mgā jē ji apstā jā s, un pasaule apstā jā s mums, tikai mums diviem.
"Az didane shoma khoshkhal shodam (es priecā jos, ka es tevi redzē ju)" es č ukstu.
- Azizam (dā rgā ), - viņ a atbildē ja un nopū tā s, man likā s, ka viņ as acī s sariesā s asaras.
Lai mans lasī tā js man piedod, ka esmu pā rā k sentimentā ls. Vai esat kā dreiz atvadī juš ies uz visiem laikiem, zinot, ka jū s nekad vairs neredzē sit? Tā tad jū s mani saprotat.
Kad ierados Jazdā , saņ ē mu ī sziņ u no Marziehas. Tajā bija rakstī ts: “Eshgkha m, dela m wasat tang shode”, tas ir, “mana mī lestī ba, man tevis pietrū kst”. Es nevarē ju iztulkot pē dē jo frā zi "jat khe ili khalie", tā pē c man bija jā vē rš as pie sava drauga Hameda.
- Tas ir ī paš s izteiciens, - viņ š atbildē ja, - ja tev to uzrakstī ja meitene, tas nozī mē , ka tu viņ ai ļ oti patī c. Burtiski “jat kheili khalie” nozī mē “š ī vieta ir tukš a” vai “š eit ir tukš a bez tevis” (varbū t analogs mū su frā zei: “Es nevaru atrast vietu sev bez tevis”). Acī mredzot š ai meitenei tu esi ļ oti ī paš s.
Pē c tam, kad palū dzu Hamedam palī dzē t ar tulkojumu, es uzrakstī ju:
- Shaya d bara ye dida ne shoma bar garda m! (varbū t es atgriezī š os pie tevis)
- Merci, Azizam. Khatma n bia. (Paldies, dā rgā . Tu noteikti atgriezī sies), viņ a atbildē ja.
Un, patieš ā m, es atgriezos pē c nedē ļ as, bet tas ir pavisam cits stā sts.
Kā pē c irā ņ u meitenes baidā s satikt irā ņ u vī rieš us
Es pametu Kermanu ļ oti vē lu, un lī dz tumsai biju pieveicis mazā k nekā treš daļ u distances. Pē dē jā maš ī na mani atveda uz Rafsanjan pilsē tas centru, un es devos uz autobusa pieturu, lai nokļ ū tu terminā lī.
Netā lu esoš s autobuss uzņ ē ma studentus, lai nogā dā tu viņ us uz Valiasras universitā ti ā rpus pilsē tas. Viņ i mani paņ ē ma par studentu un iedeva brī vu vietu, bet studenti uzreiz sā ka jautā t, kur es eju un kā pē c, un, kad viņ i beidzot bija pā rliecinā ti, ka esmu ā rzemnieks, viņ i uzaicinā ja mani nakš ņ ot viņ u hostelī . tā lu no universitā tes. Ļ oti vē lē jos iepazī ties ar studentu dzī vi, un ar prieku pieņ ē mu viņ u piedā vā jumu.
Pie ieejas universitā tē mani, protams, cauri nelaida. Kā ds skrē ja pē c prā vesta, lai lū gtu atļ auju ļ aut man pā rnakš ņ ot. Pē c pusstundas sū tnis atgriezā s, man par lielu vilš anos, man atteica. Tač u pa š o laiku bija jau par vē lu jebkur doties, tuvumā bija tikai š oseja un universitā te. Tad skolē ni piecē lā s par mani, un apsargs ļ ā va man palikt istabā kontrolpunktā.
Telpa bija paredzē ta kā birojs, bet lī dz š im nebija mē beļ u, uz grī das bija tikai paklā ji. Mani paziņ as devā s uz moš eju noklausī ties vakara lū gš anu un atgriezā s tikai pē c stundas, lī dzi ņ emot kū kas, sieru un tē ju, kā arī man matraci un spilvenu.
- Vai jums ir savas ģ imenes un mā jas fotogrā fijas? man jautā ja viens no studentiem.
Man tie bija manā mobilajā tā lrunī , un, ritinot tos, es viņ iem nejauš i parā dī ju Kermanā satiktā s irā ņ u meitenes fotoattē lu. Puiš i uzreiz izrā dī ja neveselī gu interesi par meiteni, un, nododot manu telefonu no rokas rokā , rū pī gi nopē tī ja viņ as fotogrā fiju un kaut ko runā ja. Man jautā ja, kā sauc meiteni, bet es nejauš i sajaucu vā rdus un pateicu Š okufes vā rdu, kas mani uzņ ē ma kopā ar savu vī ru Mohsenu.
Uzreiz jā pievē rš uzmanī ba tam, ka tiklī dz parā dī ju meitenes fotogrā fiju un teicu, ka esam tikuš ies vairā kas reizes, man kā krusa gā zā s lū gumi un lū gumi padalī ties ar viņ as telefona numuru, bet tā kā es negrasī jos. darī t to, es vienkā rš i atteicos mē ģ inā t to pasmieties.
Apmaiņ ā pret Š okufes telefonu puiš i piedā vā ja mani iepazī stinā t ar kā du irā ņ u meiteni, ar kuru es varē tu nodarboties ar seksu bez maksas. Apstiprinot to, viņ i pat rā dī ja viņ ai puskailas fotogrā fijas. Tač u meitenei bija viens nosacī jums – viņ a ir gatava sniegt savus pakalpojumus tikai tiem, kas viņ ai atsū ta savas "cieņ as" fotogrā fiju, turklā t erektā stā voklī . Un, ja viņ ai patiks, viņ a labprā t nā ks ciemos. Man neatlaidī gi piedā vā ja nobildē t un atsū tī t foto, savukā rt sejas un figū ras fotogrā fija bija pilnī gi lieka!
Te nebija nekā das viltī bas, tikai tas, ka š ī meitene potenciā li pat neinteresē jā s par manu izskatu, man š ā ds priekš likums likā s kaut kas perverss un neķ ī trs.
Godī gi sakot, man š ķ ita, ka jaunie irā ņ u puiš i kļ ū st traki, tiklī dz uzzina, ka viņ u draugs saticis meiteni un dabū jis viņ as telefona numuru. Vē lā k mans irā ņ u draugs sū dzē sies un teiks: "meitenes no mums kautrē jas kā briesmoņ i", un izrā dā s, ka meitenei ir ļ oti labi iemesli "vairī ties". Ja viņ a atstā s tā lruni nejauš am puisim, simtiem viņ a draugu un viņ a draugu draugu viņ ai piezvanī s, piedā vā s tikties un apbē dinā s ar citiem neķ ī triem priekš likumiem.
Nā kamajā dienā , izejot no universitā tes, es uzreiz atrados uz š osejas un ā tri aizbraucu uz Jazdu. Un pē cpusdienā man piezvanī ja Š okufes vī rs Mohsens, viņ š bija ā rkā rtī gi dusmī gs un jautā ja, kā pē c es iedevu viņ a sievas tā lruņ a numuru kā dam puisim no universitā tes.
– Viņ š tagad viņ ai piezvana un piedā vā satikties. Pasaki viņ am, lai viņ š beidz zvanī t! — Mohsens noprasī ja.
Man nā cā s viņ am un Š okufai aizbildinā ties, ka neesmu nevienam atstā jis telefonu, un pē c tam vē l daudzas reizes atvainoties. Izanalizē jot situā ciju, nonā cu pie secinā juma, ka mani jaunie paziņ as, spē lē joties ar telefonu, zvanu vē sturē vai starp SMS atrada vā rdu “Shokufe”, kas bija rakstī ts latī ņ u valodā . Tā kā zvanī ju kļ ū das pē c, viņ i pā rrakstī ja savu telefonu, protams, neprasot man atļ auju. Secinā jums bija vienkā rš s: labā k pieskatī t lietas un nevienam telefonu nedot. un nedod nevienam telefonu.
Autors: Kozlovskis Aleksandrs.
Grā mata: "Neaizmirstamā Irā na". 159 dienas ar stopiem.
Avots: http://sanyok-belarus. cilvē kiem. lv/
